На эту базу их перевозили скрытно. Аэродром, военный самолет, другой аэродром, другой самолет, бронированная машина и два часа сплошного грохота техники, которая была ровесницей Кайла, а то и старше.
На этой базе коридоры походили на отсеки космического корабля в старом фильме: металл, полустертые гигантские белые цифры у шлюзов, тесные одиночные кубрики и плесень в общих душевых - ржавые трубы, ржавая вода, кризис, леди и джентельмены, чем хата богата, даже такой колосс как Прометей не считает рациональными траты на комфорт карманных супергероев, тссс, конечно же, мы по-прежнему цепные псы войны, которых когда-нибудь утопят в негашеной извести, ведь тратиться на гуманные инъекции для бешеных собак - тоже нерационально.
На этой базе их было гораздо меньше. В основном - человеческий персонал (Кайлу все сложнее отождествлять себя с человеком), охрана в черной матовой броне и с наглухо закрытыми лицами (Кайл зовет их штурмовиками), распорядок дня менее жесткий (Кайл вспоминает, что так бывает либо в конце войны, либо в её начале): они сами составляют свой график тренировок, они начинают не раньше десяти, на вечерних брифингах редко бывают посторонние, Первый (Кайл по привычке кличет его взводным) пропадает на совещаниях и планированиях, появляясь раз или два в неделю.
На этой базе всё всерьез, здесь приказ "уничтожить противника" значит - уничтожить, а не сымитировать добивание.
Кайлу нормально. Кэйси тоже. Максу, кажется, не очень.
Влезть в его голову Каю удается только раз, мельком, в процессе тренировки, едва не завалив учебную задачу. Он тратит драгоценные секунды на то, чтобы заставить свой антиспам ощутить на затылке легкое прикосновение пальцев, зарывающихся в волосы и массирующих кожу. Потом окно схлопывается, а сам Рид, бледно-зеленый, стекает по стеночке, кровь из его носа пачкает рот и подбородок, тренировку прекращают, и мужик с криокинезом остается жить - пока что.
Максу не очень, Кэй нормально, Кай тихо бесится от бездействия. А еще от отсутствия интернета.
Он идет из душа, на ходу чистя зубы, когда натыкается на Максвелла в коридоре. Ну, как, "натыкается" - по затихающему гулу чужих мыслей понимает, что тот где-то рядом. Рид стоит у шлюза, за которым находится казарменный отсек, с ним пара девиц в форме, что-то расспрашивают, щебечут, стреляют глазами. Кайл автоматом отмечает - свежее мяско прибыло, и тут же следом ощущает злость - эй, ты, рыжая, а ну руку убрала, это моя добыча.
Он вытаскивает изо рта щетку, сглатывает остатки зубной пасты и вытирает край губ тыльной стороной ладони, прежде чем приблизиться и сказать "здравствуйте, девочки",  по возможности сопроводив фразу фирменной улыбкой, от которой дети обычно начинают икать и реветь. Выходит так себе. Может, не стоило сбривать бороду. А, может, не стоило пялиться на Рида, и думать о том, чтобы влезть таки к нему в башку уже толково.
Потому что - сколько раз повторять можно - будьте осторожны с желаниями, мать вашу, они имеют особенность сбываться.

Рид больше не улыбается.
Нет, не так.
Рид разворачивается медленно, как во сне. Улыбка становится будто стеклянной, разбивается о чужой взгляд - Кайл завороженно смотрит на его губы, через секунду с трудом заставляя себя поднять потяжелевший взгляд выше, до уровня глаз.
В ушах звенит от тишины. В отдалении слышится скрежет металлических заслонов, настоящих, не иллюзорных, гулко стучат шаги сбегающих подальше новых бойцов - будущих жертв, их жертв, - натужно гудят трубы, поставляющие воду в душевые, "капитан МакЛаклан, пройдите в лабораторию номер шесть, капитан МакЛаклан..." - по системе оповещения.
Что-то сдвигается в глазах Шестерки. Кайлу кажется - лед трещит.
Только подо льдом - полынья, в которую он и проваливается, придавленный сверху вернувшимися с удвоенной громкостью чужими мыслями и образами. Ярче всех - чёрт побери, логично, он в двух шагах, - горят мысли и образы самого Рида.
Макс тянет едва заметную улыбку, разворачиваясь на пятках и направляясь в сторону жилого отсека. Это выглядит как приглашение.
"Ах ты ж сукин ты сын", - думает Кай без особой, впрочем, злости, следуя за ним, как на поводке, впитывая его эмоции вместе с древесно-пряным запахом.
Эмоции Шестерки - одно загляденье. Кайла ведет, как пьяного, когда он, получив доступ, дорывается наконец до чужого нутра и мало внимания обращает  на окружающее. Наверное, если сейчас сюда вломится сопротивление, он и не заметит.
Злость, обида, гнев, - ах, и всё мне! Правда? Мне?! У-у-у! Спасибо! А за что? А просто так?! Ы-ы-ы!
Если младшего Хьюстона и можно на что-то "поймать", то это, определенно, чужие эмоции. И чем их больше, и чем сильнее они направлены на самого Кая, тем лучше.
На мгновение в темные волосы на затылке зарывается ладонь, и одновременно с фиксацией чужого жеста Хьюстон ловит образ-воспоминание о собственной проделке.
"Понравилось?.." - раньше, чем он успевает понять, что делает, этот мысленный вопрос звучит в голове Макса.
"Это не ты сорвал тренировку. Я сорвал. Я тебя отвлек", - спешит добавить он мысленно, почти догоняя Рида.
Связь устанавливается быстро, подозрительно быстро, можно сказать: чаще Кайлу приходится фокусироваться, чтобы сформулировать мысль или образ и вложить его в чужую голову, а здесь скорее приходится следить, чтобы не транслировать Риду всё, о чем думает и всё, что "видит".
Потому что в голове самого телепата - хаос, привычное, тёмное и контролируемое подобие безумия, на которое сам уже не обращает внимания.
"Не дуйся" - оформленная мысль в сопровождении нелегальных образов - сам Рид глазами Кайла на одной из тренировок, взгляд фиксирует взмокшие виски и приоткрытый рот, тяжело вздымающуюся грудь, тут же мелькает почему-то футбольное поле ночью, следом - улицы восточного города, желтые от песка и пыли, отдаленные трели автоматных очередей, за ними возникает персиковая роща, стоп, вернулись, не дуйся, ничего страшного не произошло, эти люди знают о тебе все, ты измерен, взвешен и признан временно годным, но за каждым твоим шагом следят, они знают о тебе самые мерзкие подробности, которые ты хотел бы спрятать даже от себя, забудь о понятии "личное пространство", наращивай шкуру потолще и пойми уже, что твоя группа - мы - единственные здесь, кто не желает тебе зла.
Не мысль. Полуосознанное. Кайл надеялся - дошло. Транслировать всегда сложнее, чем считывать, и страшно от того, сколько еще не умеет, не знает, и от того, что может же и научиться не только общаться, но и приказывать, тоже слегка не по себе.
- Макс, - все-таки вслух, тронуть за плечо у самой двери в кубрик, вынуждая развернуться, и, поймав-таки взгляд - серый, кажется, хмурый, он...
...бля.
Не мысль. Картинка. Никогда не случавшаяся, но выглядящая вполне реальной: лицо Рида, вблизи, настолько близко, что видно мелкие капельки пота лбу, блестящие от слюны раскрытые губы и шалой, расфокусированный взгляд, он запрокидывает голову, доверчиво подставляя бьющуюся на шее жилку, в следующий миг за его спиной возникает стена, о которую он бьется лопатками, и, кажется, затылком, но стон, вырвавшийся из горла, мало похож на болезненный. Всё видение занимает не больше полутора секунд, и тут же сменяется кадрами военной хроники, криками, светящимися неоновыми вывесками мотелей, розовой от крови водой в раковине, уже знакомыми железными стенами и бесконечной ночной трассой, пахнущей сигаретами и кофе.
Кайл не планировал показывать это все, но в секунды пришел к выводу, что все что ни делается, все к лучшему. И даже невинная фантазия, просочившаяся в самом начале - пусть будет, а нефиг так смотреть было, кто ж виноват, что Рид вообще мало приличных мыслей вызывает со своей лисьей этой ухмылочкой и будто плывущим взглядом?
Неловкости Кай не ощущает.
Тянет край рта в привычной усмешке, упираясь ладонью в стену у двери.
- Придумал, какой вопрос задать? - голос звучит хрипловато, будто спросонок. Хотя сам Хьюстон знает, что дело не в этом. Совсем не в этом.

Между картинкой и продолжением от Макса проходит два удара сердца. Обычно люди с трудом могут визуализировать себя, тем более в такой ситуации, но он вплетает собственное видение так естественно, что на какой-то миг Кайлу кажется, что и это - его.
Он щурится в ответ на мысленный вопрос, хмыкает следом - а что, недостаточно ясно? Еще убедительней?.. Это легко.
Вместе с тем, внутри все ликует - реакцию Рида на кусочек мысленного порно со своим участием никак нельзя назвать отторжением или возмущением. Хочет. Тоже - хочет. И если даже раньше об этом не думал, то сейчас точно начнет.
В планах Кайла не было пункта о немедленном воплощении фантазий, но в его представлении и реакция Шестерки была другой: смятение, смущение, неловкость, а глядя сейчас в шальные (совсем как в воображении!) глаза, он уже ни в чем не был уверен.
- Да, - смеется одними глазами Кай, - Это было бы занятно.
"Нет, - отвечает мысленно, позволяя втащить себя в тесный и душный кубрик, на ходу пряча зубную щетку в карман спортивных штанов, - я предпочитаю быть сверху во всех смыслах".
Камеры здесь повсюду, и в кубриках, на самом деле, тоже. Кайл не обращает внимания, ему плевать. Где-то в архивах к его личному делу уже есть небольшая подборка "домашнего видео", впрочем, что это кто-то пишет здесь, он сомневается: постоянное видеонаблюдение требует значительного человеческого ресурса, да и - господи! - этим же только выгодно, что в отряде неуставные отношения намечаются. Будут думать, что получили лишний рычаг давления и попробуют, если что, использовать его. Насколько это удастся, Хьюстон не думает. У этих и так есть против него все тузы: у них есть Кэй, так что хер с ним, с этой козырной шестеркой, используйте, не стесняйтесь, после нас хоть потоп, а играть в драму "не время, война идет" он никогда не умел. Когда ж еще жить-то, если не сегодня?
- Да неужели, Рид, - хрипло шепчет Кай, изгибая бровь и сжимая ладони на талии Макса, - Да неужели.
Удивление, равно как и веселье, в его голосе деланное, когда Макс прижимает его к стене, и сам вжимается всем телом. По коже проходит ощутимый разряд, перетряхивая всего, и он не спрашивает разрешения, ни словом ни взглядом, прежде чем запустить руку под футболку, оглаживая поясницу и скользя к лопаткам, а второй провести по напряженному животу, груди и вывести к лицу, пальцами - по колючей щеке, к губам. Он словно не замечает сжатых на собственном горле пальцев, не ощущает опасности, не отрывает взгляда от глаз Шестерки - они кажутся сейчас темными от желания и ярости. Кайл впитывает и то, и другое, дышит тяжело, думает, что коктейля удачней для начала и придумать сложно.
Он тянется вперед, будто собираясь поцеловать, но в последний момент уходит с прямой линии, скользнув губами по краю рта, заводит руку за темный вихрастый затылок, сжимая отросшие пряди пальцами, заставляя запрокинуть голову, и, - в точности повторяя чужую фантазию, - припечатывает короткий поцелуй под челюстью, ведет кончиком языка по шее, над веной, от мочки уха и до ямочки между ключиц, впитывая древесный пряный запах и собирая солоноватый привкус кожи.
- Чтобы остановить меня сейчас, тебе придется очень громко орать и отбиваться, - предупреждает Кайл, склоняясь к уху Рида, и, не дав времени подумать и ответить (а зачем, если его мысли сейчас открыты, и там ничего не слышно про "уебу гада, пусть только попробует") разворачивается, меняя их местами - теперь к стене прижат Макс, и так намного удобнее. Намного удобнее - прижать, втолкнуть колено между бедер, фиксируя положение, завести ладонь за чужую спину, бесцеремонно сжать крепкую задницу, и гораздо удобнее, упершись лбом в висок и опаляя дыханием ухо, подбросить в чужую голову еще несколько картинок, провоцирующих ответную реакцию и одновременно предупреждающих. В этих мыслеобразах - до невозможности жарких, ярких и пошлых - плещется не менее адская смесь, чем в эмоциях самого Рида: "не жди, что я буду осторожничать" идет параллельно с полудетским каким-то восторгом и щемящей нежностью. Кайл любуется им, на самом деле любуется, как мальчишка - бабочкой, ему о Максе интересно всё - разобрать на составляющие, проверить все раздражители, изучить снаружи и изнутри, растворить в себе. В этих эмоциях нет того, что обыватели назвали бы нормальным, хотя нормальным Кай и не был никогда. Он считывает мысли, пока его руки изучают чужое тело, касаясь везде где только можно, одновременно - позволяет считывать себя, и - как только получается-то, - ловит ответную реакцию, на "горячо-холодно", будто ключи подбирает.
А если я приложу тебя затылком о стену? А если возьму прямо тут, уткнув лицом в эту самую дверь и не сняв с тебя даже одежды? Или тебе больше понравится романтическая коллекция девяностых и скрипучая койка?
И сам даже не сразу осознает, что следом за вопросами идут готовые ответы - к чёрту девяностые, я хочу видеть глаза, и вообще - видеть хочу, а головой о стену - ну, тут уж как получится.
Кайл чуть отстраняется, его собственный взгляд уже основательно поплывший,  тянет вверх края футболки Рида - эй, руки подними.
И что бы он не говорил раньше, шанс для Максвелла сбежать - вот.

Стонет Рид так же сладко, как мнилось, и Кайл хочет услышать этот звук ещё и ещё, громче, протяжней, хочет услышать, как он сбивается на скулёж и вскрики, и он хочет сказать об этом, точнее, показать, но от того, как чутко тот отзывается на каждое прикосновение, выгибается и плавится под руками, становится просто не до трансляций, зачем, если вот оно - происходит здесь и сейчас, и именно так, как надо? Есть, конечно, соблазн избавить Рида от сомнений, но он не хочет.  Борьба с собой дает куда больше эмоций, чем покорность, борьба интереснее, заводит ох как, и даже в мысленном согласии быть вжатым лицом в дверь нет капитуляции, но выбор сделан за него - тишина падает на плечи и Кайл не слышит уже ничего, кроме загнанного дыхания, и своего, и чужого. Теперь каждый сам за себя.
Что-то мелькает в глазах Шестерки, когда Кайл отстраняется, и какая-то его часть уже знает, что будет дальше. На его собственном лице тень удивления сменяется азартом.
...у них на ферме было несколько собак, но Кай больше прочих любил Бонни - огромного дога размером с теленка. Бонни была воспитанной собакой и никогда не бросалась на кошек или собак поменьше (а поменьше были почти все), она только хмуро и грустно смотрела на них, пока те заходились слюной, облаивая её полосатый зад. Но стоило только кому-то из этих собак её цапнуть... На широкой морде Бонни появлялось ни с чем не сравнимое выражение радости. "Ура, - будто бы говорила Бонни, - на нас напали! Напали! Теперь - можно!". И, явив миру оскал, напоминающий о нильских крокодилах и бренности всего сущего, перла в атаку.
Вот и сейчас, скалясь радостно и широко, Кайл напоминает себе Бонни. Ура, блядь. На нас напали. Теперь не жалуйся, парень. Теперь просто не имеешь права. В ухе звенит. Неприятно, но не смертельно.
Запереть собственные рефлексы оказывается не так просто. Уйти от удара по уху у него и так не вышло бы - разве что смазать еще больше, но подсечку он пропускает почти осознанно - окей, давай, - успевает сгруппироваться, чтобы не ударится затылком об пол, перекатывается на спину, чтобы в следующий же миг почувствовать, как Макс опускается на его живот.
"Да ладно, можно было бы и пониже сесть", - думает он.
На лице Кайла - радостный оскал, и он раскидывает руки в стороны, одну кладет на бедро Макса, ведет выше, к тазовой косточке, собственнически, спокойно, будто ему и не прилетит сейчас по роже кулаком...
...прилетает.
"Хорошие, нынче, у финансовых махинаторов кулаки. А уж какие задницы..."
Во рту он чувствует железный привкус.
Чудесно. Прекрасно.
- Хороший удар, - скалится Кайл, осторожно касаясь языком занемевшей от боли губы.
"А теперь моя очередь".
Движение молниеносно. Он перехватывает запястье Рида, между делом отмечая,  что пальцы сходятся, притягивая к себе, и бьет - коротко, почти без замаха, выбрасывая правый кулак в челюсть Шестерки, тут же перекатывается, подминая его под себя и фиксируя его рабочую правую руку над головой.
В планах было другое. Можно было подняться, перевести схватку в вертикальную плоскость и закончить за пару ударов, можно было - раз уж Рид на спине и с разведенными ногами - снимать с него штаны, со снятыми штанами не особо подерешься, смешно же, но, оказавшись сверху и глянув в лицо парня (этот парень, кстати, на четыре года старше - подсказала память) понимает, что в очередной раз все планы идут по пизде.
...Кайл редко целуется. Поцелуи - гораздо интимнее секса, это что-то, что можно делать только с постоянным партнером и то не сразу, и то - не часто, желательно после того, как оба почистят зубы. На самом деле, Кайла раздражают даже бесконечно лижущиеся парочки. И тем более раздражает, когда со слюнявыми поцелуями лезут к нему.
Но сейчас он завороженно смотрит на рот Максвелла - широкий, потрясающий рот, на губы, с приподнятыми уголками, которые даже на вид кажутся мягкими, на свежую ранку на нижней губе - кровит, пачкает красным и подбородок, и угол рта. В ноздри бьет острый металлический запах. Кайла ведет, как дикого зверя - зрачки практически затапливают радужку, когда он склоняется над Ридом, опираясь на руку, которой и вдавливает его запястье в пол, коротко лижет угол рта, слизывая кровь, проходится языком по приоткрытым губам, втягивает в рот нижнюю, прежде, чем втянуть в поцелуй - жесткий, почти агрессивный. Это должно быть больно - у Кайла самого разбита губа, но и в мыслях нет прервать поцелуй, остановиться, перестать пить чужую кровь и свою заодно, в поцелуе они тоже будто спорят за главенствующую роль, и этот поединок ему нравится: он теряет счет времени, и отстраняется только когда дышать становится уже нечем, а от напряжения в паху темнеет перед глазами.
- Ещё хочешь меня убить, или можно позже? - спрашивает Хьюстон, пытаясь выровнять срывающееся дыхание и вжимаясь бедрами в бедра, позволяя почувствовать собственное возбуждение и ощущая чужое. Хочется освободить обе руки и избавить наконец тело под собой от мешающей одежды. 
Вокруг рта Максвелла - размазанная кровь. Как у хищника после того, как нагонит дичь. Кай чувствует, как тянет кожу сохнущая кровь на собственном лице и догадывается, что выглядит не лучше.